Я одного не понимаю: почему моя мать, которая знает о моей ориентации много лет, раз за разом продолжает делать глупости, противоречащие логике и друг другу? То sms с поздравлением на Восьмое марта пришлет, то вдруг ни с того ни с сего поинтересуется, не хочу ли я порадовать ее внуками (произведенными на свет при участии любимой барышни, естественно).
Когда в свои восемнадцать в порыве ярости я выложил информацию о том, что ее сын — гей, мама принялась безутешно рыдать. Выглядело это странно, потому что в ее реакции я усмотрел обиду, досаду и укор за вселенскую несправедливость. Это было похоже на рыдание родственников над усопшим. В тот момент, когда я совершил свой не совсем ожидаемый выход из шкафа, меня оплакивали как покойника. Наверное, тогда для матери я действительно умер.
Найдя однажды мои дневники с более чем откровенными описаниями начала геевской карьеры, она все еще лелеяла надежду на то, что все это страшный сон, и на самом деле я стану "нормальным гетеросексуальным человеком". До последнего момента лелеяла.
Долгое время после камин аута (может год, а может — полтора) мое общение с матерью оставалось сдержанным. Тема моей ориентации практически не обсуждалась. И главное — что-то кардинальным образом изменилось в наших отношениях: я утратил с родительницей связь. Того сына, которого она себе представляла, производящего внуков и продолжающего род человеческий, больше не существовало. Умерла картинка, которая с завидным упорством рисовалась с момента моего рождения. Восемнадцать лет потрачено впустую. Мама вырастила сына, абсолютно не соответствующего ее представлениям и, соответственно, не пригодного к использованию. Вот на это она и обиделась! Как кто-то посмел отобрать у нее ее мальчика? Тот паренек, который рассказывал, что любит других парней, сыном ей не был. И над этим она рыдала как над могилой собственного дитяти.
Сложнее было потом. Матери необходимо было понять, что делать с этим абсолютно новым для нее человеком. Естественно, у него было много общего с тем, настоящим ее сыном, которого она привыкла себе представлять. И если включить воображение, то в некоторые моменты могло показаться, что мальчик по-прежнему рядом. Главное — не думать, что он "извращенец и позор семьи". Главное, чтобы поменьше шума, и чтобы родственники с соседями не дай Бог не узнали. А то решат, что она производит на свет отбракованный человеческий материал.
Прошло несколько лет, и мама, вроде бы, пообвыклась. Уже и расспросов странных почти не устраивала, и истеричные реакции проскальзывали все реже. В общественных дискуссиях о принятии или непринятии гомосексуальности она даже стала занимать прогреевскую позицию, потому что на собственном опыте убедилась, что геи не кусаются — ведь на тот момент она имела опыт общения уже не только со мной. Даже с подругой однажды разругалась, когда та начала нести какую-то гомофобно-запутинскую хрень. Пару раз у меня получалось приводить домой парней. Правда, после этих подвигов с мамой было много разговоров на тему "превращаешь квартиру в бордель". Хотя в принципе можно сказать, что по всем критериям она была весьма либеральна. НО!
У нее напрочь отсутствовало понимание и принятие моего нутра. Все было хорошо на внешнем, "политическом" уровне. А внутри была пустота, как и много лет тому назад, после моего камин-аута. Отсутствие интереса к моей личной жизни и нелогичные поступки, с упоминания которых я начал свое повествование, натолкнули меня на странную мысль. Моя родительница научилась жить с сознанием того, что с ней случилась крайне неприятная вещь: сын оказался геем. И приспосабливалась к этому так, словно ей сообщили, что ее ребенок болен неизлечимым хроническим заболеванием. Сперва было обидно, потом — жалко. А потом вроде бы свыклась.
Для меня в этой ситуации очевидно одно: к сожалению, мы еще очень далеки от ситуации, в которой своей семьей я буду восприниматься как полноценный и равноправный ее член. Моя личная жизнь остается табу, приоритетность моих братьев и сестер в праве на владение общей собственностью неоспорима, а суть моего существования до сих пор остается загадкой даже для родной матери. Ее сын, в которого она вложила столько сил, умер много лет назад, в тот момент, когда сообщил ей о том, что он — гей. Что же нужно, что бы он воскрес? Чудо? А бывают ли чудеса?
Вот я и смиряюсь с ролью полусына-полупасынка. Берегу мир в семье, не распространяясь о делах сердечных. Конечно, иногда от этого бывает больно и досадно, ведь для меня мать не умерла. Вот она, живая и здоровая, что-то делает и даже иногда улыбается. Но не принимает и не понимает меня. Так и живем.
Раздумывая об этом и анализируя аналогичные рассказы моих товарищей и подруг, я задаюсь вопросом: а способны ли родители вообще принять в полной мере гомосексуальность своих детей? Способно ли гетеросексуальное общество принять ЛГБТ? Рассматривать геев и лесбиянок как абсолютно равных себе? Без жалости, искусственного интереса и притворства?
Нужны ли нам такие семьи, в которых мы считаемся неполноценными, и такие друзья-товарищи, для которых мы — просто забавные зверушки с непонятными им повадками?
Ларсон Собески
Фото Сhicago.gopride.com, Сorbisimages
Автор: Гей-альянс Украина
